
Александр Проханов.
Сергей Ервандович, я думаю, что у Ленина странная судьба: у этого имени и этой фигуры и в советский, и в постсоветский период. Мне кажется, что эта личность, это имя не нашло себе "гнезда". Оно всё время меняет это гнездо, оно пульсирует в контексте русской истории — как советской, так и постсоветской. Казалось бы, сегодняшняя Россия уже во многом примирилась со Сталиным. Категория "православный сталинизм" вызывает всё меньше и меньше возражений.В некоторых монастырских кельях висят портреты Сталина. Победа, которая связана со Сталиным, всё больше приобретает религиозный, христианский православный характер. В этом смысле христианизируется и сам Сталин, и та часть советской эры, с которой был связан Сталин. А вот Ленин — нет, он не помещается. А может настать такое время, и настанет ли оно в принципе, когда будут говорить о "православном ленинизме"?
Сергей Кургинян.
Я думаю, Александр Андреевич, что да. По ряду причин. Ведь невозможно совсем отделить Ленина от Сталина.
Я как раз не против — мне вполне достаточно Сталина, в том смысле, что советский период велик, что в нём есть ценности. Я понимаю, как это происходит, потому что Ленин — это революция, то есть отмена всех констант, а Сталин — это стабилизация, то есть постреволюционная эпоха. Это такой красный Наполеон. Но Сталин боготворил Ленина, и разорвать связь между ними и сказать, что Сталин уничтожил ленинское наследие, — невозможно. Потому что у истории есть какая-то её правда.
Это первое. Второе: всё-таки Ленин основал советское государство. Если советское государство — ценность, то это выводит на мою давнюю дискуссию с околопутинскими православными антиленинистами, которые говорят: "В Мавзолее лежит смутьян". А я говорю: "Там лежит не смутьян, а основатель советского государства".
Ну, и третье, может быть, самое серьёзное — это выяснение отношений между Российской империей и Советским Союзом. Империя, как ни крути, находилась на 5-м месте в мире, то есть была в полной зависимости: если Запад против неё объединится, то она проигрывает. Она должна была играть либо с Францией и Англией, либо с Германией, либо с кем-то ещё. Советский Союз вывел страну на 2-е место и впервые создал настоящий сверхдержавный паритет, суверенитет. Этого никогда бы не произошло, если бы не было революции. В этом смысле революция, при всех её ужасах, — а революция всегда ужасна — была провиденциальной, она как бы выводила из некоего тупика.
Я долго разбирался с этим тупиком, потому что существует безумная путаница в цифрах. Вот, к примеру, говорят, что "при Николае II был огромный рост". Не было при Николае II роста! Рост реально был при Александре III. Вот тогда действительно изумились, и вдруг возникло ощущение, что если так будем развиваться дальше, то мы впереди всех. При Николае II в 1900-е годы было падение, был мировой кризис, и Россия была его частью. Дальше всё это стабилизировалось на 3-4 процентах, и стало ясно, что будет проиграна русско-японская война, потом — что-нибудь ещё. И это ощущение разлитой безнадежности в царской элите — оно и породило в конечном итоге крах.
Ленин же пришёл уже по ту сторону краха, он не организовывал крах. Он, может быть, и старался, но он был так мал, что не мог ничего сделать. Он был единственной точкой новой державности, вполне утопической, но задевавшей какие-то сущностные центры в русском народе, и в этом смысле он всё это каким-то образом в себя вобрал.
<...>
Полная стенограмма
*
Иллюстрация: Юрий Виноградов. Панно «Страна моя, рожденная Октябрём» (1967)